За что люблю дайри, так это за то, что тут есть хорошие вещи по фандому. Раз в год, два раза, но они хотя бы появляются.

---

В ожидании искренности.

Автор: Frigus.
Фандом: Kuroshitsuji
Рейтинг: G.
Размер: драббл.
Статус: завершен.
Описание: Ночь - отличное время для прогулки.


Он уходит в холодный, колкий январь, поправляя на шее серый шарф, как обычно, даже не подумав обернуться, чтобы, в последний раз, взглянуть в окна - тёмные и пустые, зияющие, словно дыры, на теле особняка.
Ветер тут же заметал свежие следы, не давая и шанса выведать по ним, куда именно направляется гость ночи, позабыв о сне и всех прочих, чуждых ему, вещах.


Нет смысла спрашивать – он всегда находил способ извернуться так, чтобы не сообщить всех деталей и, при этом, не оставить возможности обвинить себя во лжи или же сокрытии правды. Неся за пазухой древние, мрачные тайны, разжигая интерес в чужих сердцах и напуская дымку таинственности, он всегда умел оставить ни с чем, при этом, дав все ответы.

И потребовав, в оплату, ваши тайны.

У Алоиса этих тайн – целое состояние. Он доверяет их, попивая чай с молоком в так называемый five o’clock и заглядывая в жёлтые глаза своего дворецкого, смотрящие пытливо и оценивающе. Именно во время этого вечернего перерыва между работой и последним, на сегодня, уроком, Алоису дозволялось узнать о своём подчинённом чуть больше, чем следовало, как считал сам Клод. Тихий разговор и трещащее в камине пламя делали обстановку интимной, слишком атмосферной для того, чтобы юный Транси оставался к этому равнодушен. И, пожалуй, зачастую демон получал лишнюю порцию искренности от своего господина – так, после, следя за указкой учителя, думал Алоис.

Каким-то неведомым образом, Фаустус выманивал у него секрет за секретом, осторожно заглядывал в чужую душу, чтобы скептичным взглядом осмотреть всё в ней на наличие какой-либо ценности и задумчиво кивнуть головой, в, неведомых никому, размышлениях. Он открывал замок за замком, тихо и аккуратно, чтобы незамеченным проскользнуть в самые темные уголки чужих воспоминаний, не выдавая себя ни взглядом, ни словом – ему было достаточно всего лишь подождать, чтобы Транси рассказал всё сам, вновь поддавшись расслабляющей обстановке и польщённый вниманием своего слуги. А после дворецкий, с присущей ему деловитостью, спокойно закрывал все замки, возвращал ключ владельцу и, отмахнувшись какой-то маловажной подробностью о своей жизни, отправлял своего молодого господина на очередное занятие.

А Алоис старательно скрипел пером, страдая на очередном уроке каллиграфии, и твёрдо обещая себе, что в следующий раз демон не сможет так просто уйти.

Сколько тайн в нём? Что там – за холодным блеском золота?

Проживший сотни, а может, тысячу лет, он скрупулезно выбирал слова и искал лазейки для того, чтобы оставить вас в безызвестности и ожидании очередного вечера, когда будет можно вновь попробовать разговорить его, прикрывшись английской традицией и схватившись за эту фарфоровую чашку с чаем, как утопающий за ветку.

А пока что он вновь уходит – тёмная фигура среди белого снега, постепенно скрываясь в ночи.

Хруст снега под подошвой приятен на слух, морозный ветер треплет шарф – демон снова поправляет его и, по привычке, перенятой от людей, укрывает нижнюю часть лица.


Он не оборачивается и в этот раз.


Огонёк, в одном из окон, гаснет.

---

"Я лежал там и смотрел, как умирает созданный мною Бог. В конце концов, мы заледенели, как камень, из которого было высечено его тело. Когда почти весь свет погас, мы могли слышать, как в далёкой тишине люди-свиньи пели друг другу. Тогда погас свет, и мы лежали в этой глубине — а они ушли, и всё вдруг стихло. Такой тишины я никогда не знал...
И пока пыль опускалась на мои открытые глаза, и мы лежали вместе, соединённые навечно, я слышал над нами звуки перевернувшегося во сне города...
Прозвонил церковный колокол. И именно в тот момент был рождён новый век..."

@музыка: Jessica Curry – Mandus

@темы: Amnesia

---

Вечер убивает в тебе всё хорошее.

---

Привет, Монро. Сегодня чуть поярче.

---

Привет, Монро.

---

Привет, Монро. Давай я и по тебе что ли пострадаю.

---

Падение.

Автор: Frigus.
Фандом: Kuroshitsuji
Рейтинг: R.
Размер: мини.
Статус: в процессе.
Описание: С каждым днем, проведенном в этом особняке, с этим человеком, с его душой, пахнущей пеплом и полевыми цветами, но так и не раскрывшейся мне до конца, я все больше понимал, что хочу её. Я хочу добраться до его секретов, вывернуть его душу наизнанку, дать ему яд, от которого он сойдет с ума и, крича в агонии, захлебываясь в собственных словах, выдаст мне всего себя. Отдаст мне себя. Целиком и полностью в мои ненадежные руки.





В этих тонких ладонях так изящно рушатся миры.

***

Лето отступало быстро. Впопыхах захватив тепло на редкость удавшегося августа, оно сменилось более привычным, для взгляда среднестатистического англичанина, серым пейзажем, а прохладный ветер вновь приносит запах дождя и свежести, возвещая о том, что осень вступила в свои права.

Прошел месяц. Вполне достаточно для того, чтобы успеть вжиться в свои роли, научиться заваривать чай, чистить серебро и прогибать спину перед вышестоящими особами. Вполне достаточно для того, чтобы привыкнуть к ежедневным занятиям, к назойливым родственникам, явно удивленных тем, что их имен, к их же разочарованию, не оказалось в завещании, к многочисленным выходам в свет и, конечно же, к этой вечно преследующей черной тени с этим своим чаем и уже надоевшими поклонами.

Алоис сидит на краю постели, уставшим взглядом великомученика изучая потолок с поистине великолепной люстрой, пока я застегиваю последние пуговицы на его ночной рубашке. Он не стремится следовать моим советам, вполне вероятно, лишь из-за их неоспоримой неискренности, и соблюдать режим, а потому соглашается пройти в спальню исключительно после полуночи, пугаясь полутемных холлов и спотыкаясь на ровном месте, чтобы потом раздраженно отпихивать мои руки и шипеть что-то невнятное себе под нос.

Все это не отменяет подъема в семь часов утра, и поэтому сейчас глаза юного Транси неумолимо закрываются, а сам он с поразительным упорством сопротивляется этому, все еще пытаясь играть в стойкость.

Все еще пытаясь что-то доказать мне.

Спустя месяц он уже не так остро реагирует на мои прикосновения. Я все реже замечаю то, что он раздраженно передергивает плечами после переодевания. Не смахивает невидимых пылинок после случайного касания. Не посылает мне раздраженных взглядов, принимая, после ванны, полотенце из моих рук.

Он постепенно раскрывается мне, и его плечи уже не так напряжены, как прежде. Он постепенно раскрывается мне. Физически.

Некоторые дети умны не по годам, и Алоис уже вполне отдает себе отчет в том, что душу стоит держать за семью печатями, скованной стальной цепью равнодушия и расчета. Он не был наивен настолько, чтобы доверчиво вложить ее в мои ладони, закрыть глаза и, доверившись, рухнуть в пропасть. И это интриговало.

В погоне за бесценной добычей, плетя свою паутину лжи и иллюзий, способных свести с ума, я совершенно случайно удостоился чести увидеть и коснуться иного сокровища, так просто мне доставшегося. Самовольно бросившегося в мои сети, гордо вздернув подбородок в своем абсолютном неведении. Такого бесполезного, если помнить о моей истинной миссии.

С каждым днем, проведенном в этом особняке, с этим человеком, с его душой, пахнущей пеплом и полевыми цветами, но так и не раскрывшейся мне до конца, я все больше понимал, что хочу её. Я хочу добраться до его секретов, вывернуть его душу наизнанку, дать ему яд, от которого он сойдет с ума и, крича в агонии, захлебываясь в собственных словах, выдаст мне всего себя. Отдаст мне себя. Целиком и полностью в мои ненадежные руки.

-Долго, - я слышу тихий усталый вздох со стороны мальчишки.

Он вопросительно смотрит, сдвинув тонкие светлые брови к переносице, и я понимаю, что он успел заметить.

Этот голод.

Стоит быть сдержаннее.

Я быстро моргаю, вновь возвращаясь к пуговицам.

Это произойдет рано или поздно.

***

Ночь стоит безлунная, а потому после того, как я тушу последние свечи, комнату окутывает тьма.

Слишком темно, чтобы увидеть, как он инстинктивно сжимается под одеялом.

Слишком тихо, чтобы не услышать судорожного вздоха.

И я уже переступаю через порог, прежде чем слабый голос зовет меня.

O hei wo tararuna rondero tareru…

Проклятые слова слетают с его губ снова, и это будоражит. Отдается эхом. Заставляет закрыть дверь и вернуться к нему. Склониться к нему настолько, чтобы почувствовать его страх, который он так безуспешно пытается от меня скрыть. Различать их снова в едва слышимом шепоте. Шептать в ответ пустые фразы. Успокаивать. Упиваться этим минутным доверием. И, в конце концов, уйти, когда он доверится и своим кошмарам, позволяя утянуть себя в забытье, чтобы после проснуться в прескверном настроении с болезненным видом и огромными синяками под глазами.

Напоследок, уже едва ли балансируя на тонкой грани между сном и реальностью, он шепчет мне неожиданно твердо и уверенно, расслабленными пальцами скользнув по ткани рукава, словно желая ухватиться, удержать:

- Ты – принадлежишь мне.

Разумеется.

Безоговорочно.

Абсолютно.

Его рука безвольно падает на подушку и больше он не шепчет.

***

Эти минутные открытия, ради которых стоило терпеть равнодушие и отчужденность днем, вселяли надежду, восхищали, и я чувствую в себе забытое нетерпение и алчность, неприсущие мне. Мешающие моим точным расчетам.Рушащие все мои планы.

Раздражает.

Я снимаю очки, провожу пальцем по уставшей переносице и прислушиваюсь к застоявшейся тишине.
Привычной.

Ночь неспокойная.

И дело вовсе не в его кошмарах.

Тихий монотонный стук сбивает с мысли, и я поворачиваю голову к окну, чтобы увидеть, как многочисленные капли стремительно стекают вниз по стеклу, обгоняя друг друга и сменяясь новыми.

Дождь.

***

В работе дворецкого есть несколько не самых приятных мелочей, вроде работы с документами. Пока что, исключительно из-за неграмотности моего хозяина в финансовом плане, все бумаги заполняются мной.
Я принимаю документацию, я читаю письма, я даю разрешение на заказ нового оборудования на фабрике, я даю согласия на многочисленные приглашения на балы, я высылаю деньги на благотворительность.
Именно я делаю то, чем должен быть Алоис Транси. По крайней мере, для общественности.
А сам он пока что с должной ответственностью пытается научиться за пару месяцев тому, чему учат молодых аристократов с младенчества, жадно вчитываясь в пожелтевшие от старости страницы книг, обворожительно улыбаясь юным леди на балах и самозабвенно кружа в вальсе свою престарелую учительницу, нанятую специально для него мною.

Он учился быть очаровательным.

Милым.

Несчастным – специально для пожилых леди на приемах, готовых замучить его до изнеможения и раздраженных ноток в голосе, в жажде услышать печальную историю о похищении, жизни на правах раба, трагедии и, наконец, долгожданном возвращении домой.

И ему это, стоит признать, удавалось.

Он умело скрывался под своей маской истинного наследника, сбивая с толку скептиков тонкими чертами лица, светлыми волосами и прозрачными, голубыми глазами, присущими семье Транси. И более того, присущими Эрлу и якобы матери Алоиса.

Он прикрывал глаза ладонью, смаргивал неискренние слезы, когда ему доверительным шепотом все те же леди шептали о том, как же он походит на свою мать, так не вовремя ушедшую из жизни, и жестом просил их не продолжать.

Не давать ему еще один повод для истеричного хохота.


Я вскрываю очередной конверт. От Арнольда Транси.

Этот человек приходился родным братом ныне покойного графа Транси. Судя по всему, его внешность мальчишки совершенно с толку не сбивала, а золотые горы, упущенные прямо из-под носа, все еще не давали покоя.

Вынюхивает.

Ищет лазейку.

Пытается обличить.

Я читаю его письмо, уже зная, что именно там будет написано. Он приедет завтра, после полудня и надеется, что «граф Алоис Транси», а также любимый племянник, не будет против, и с должными почестями встретит своего дядю.

Это значит лишь то, что мальчишка еще раз отрепетирует свою заученную историю перед зеркалом, потратит два часа на каверзные вопросы, даст денег в долг, и выпроводит подозрительного родственника вон, мило улыбаясь и приглашая прийти как-нибудь еще.

Этот человек ничего не добьется. Ни своими частыми приездами, ни своими происками. Всё, что отделяет его от участи своего брата – моментальная реакция общества, подозрение и подрыв моих планов. В ином случае, я и сам с удовольствием лишил бы его жизни, чем заодно заслужил бы признание своего хозяина – тому старик уже успел окончательно осточертеть, и с каждым его очередным приездом улыбка Алоиса была все натужней, а глаза недобро поблескивали.

«...Искренне твой…»

Люди – те еще лжецы.

Я вижу его насквозь.

Я вижу всех вас насквозь. Всех этих аристократов, не брезгующих добавить отравы в стакан воды собственной матери.

Алоис не был аристократом.

Он не просил богатства, не видел смысла в наказании обидчиков, был равнодушен к собственному положению раба и лишь отчаянно желал жить. И потому им было легко манипулировать. Легко направить в нужную мне сторону, указать нужную мне цель.

Заставить поверить, что ему это нужно.

Мне было достаточно пары его воспоминаний, и печать была поставлена.

Он решился на эту связь, не думая, схватившись за нее, как утопающий, так и не поняв до конца – зачем ему это нужно.

Алоис - всего лишь мальчишка из ближайшей деревни с поразительными голубыми глазами.

Мальчишка, совершенно не желающий раскрывать мне свои карты.

Я ломал его стены холодной отчужденности, терпел искреннюю ярость и пробивался сквозь наигранное равнодушие, почти что касаясь того, чем является Алоис Транси на самом деле.

Он ускользал в самый последний момент.

Раздраженно махал рукой посреди пламенной речи, удостаивая меня лишь презрительного взгляда и ядовитой улыбки.

Удалялся, громко стуча каблуками своих невообразимых сапог, гордо вздернув подбородок.

Приказывал.

Не так давно он выяснил, что короткое «заткнись», сказанное в приказном тоне, действует гораздо лучше, нежели долгие безуспешные попытки парировать на мои провокации.

И все возвращалось на круги своя.

Он не давал мне разложить себя по полочкам, не позволял изучать себя, не терпел внимательных взглядов и с завидным упорством вновь отстраивал вокруг себя стальные стены.

Все, что мне положено знать о Алоисе Транси, так это то, что он явно не желает мне открываться, раз за разом судорожно перепроверяя все замки, на которые он заперт, и ревностно охраняя ключи от них.

Тем не менее, ни за каким замком, ни за надменными взглядами, ни за презрительными усмешками не было возможно скрыть его интерес.

Он любит следить за мной, наивно полагая, что его аккуратные выглядывания из-за угла незаметны, а тихие шаги прямо за моей спиной совершенно неслышны.

Он не подозревает, что книга по демонологии, неясно каким образом найденная и случайно оставленная на столе в библиотеке будет обнаружена мною и поставлена на свое место.

Он вполне уверен в том, что я – полностью слепой, ведь иначе я бы заметил все эти долгие изучающие взгляды, случайные касания и небольшие записки, спрятанные под подушкой.

Мальчишка нагло пользовался ситуацией, не давая изучать себя и безнаказанно изучая меня. В одной из его записей я обнаружил то, что он следил даже за реакцией зрачка на свет, описывая ее, как «совсем обычную».

В этот же день я убрал с нижних полок стеллажей в библиотеке книги по медицине и анатомии.

И, несмотря на все, не было никакой возможности скрыть того, что он все еще простой ребенок.

Его все еще можно подкупить сладким десертом и отправить на занятия с помощью простого шоколадного торта.

Он все еще недостаточно серьезен для похода в театр, и пока умирает Ромео, я вынужден легко трясти мальчишку за плечо, чтобы во сне тот окончательно не свалился с кресла.

Его привлекают простейшие фокусы вроде быстрого перемещения или скоростной уборки перед очередным приездом Арнольда, и он находит крайне интересной скучную работу дворецкого. А массовое убийство на втором этаже его и вовсе приводит в восторг.

И я позволяю себе его развлекать, разве что пренебрегая частыми массовыми убийствами.

***

Шум?

***

Дождь за окном не утихает.

Мне остается всего пара листов, на часах – ровно три.

Самое время для того, чтобы закончить.

Самое время для того, чтобы…

***

Шум.

***

Ладонь обжигает и я чувствую, как тонкую ткань перчатки пропитывает кровь.

Это не важно.

Там, наверху. Рядом с мальчишкой. И он зовет меня.

Мне хватает мгновения. Сквозь холлы, настежь распахнуть дверь и увидеть.

Жажда жизни в Алоисе ничуть не угасла, а потому он сопротивлялся, несмотря на мешающие слезы и сбитое дыхание.

Смерть уже не в первый раз дышит ему в затылок, и он все еще помнит ее леденящее кровь дыхание. И отказывается к этому привыкать.

В этот раз смерть пришла к нему в обличии наемного убийцы, скрывающего нижнюю часть лица за платком. Он был из тех, кто предпочитал работать тихо, а потому мальчишка изо всех сил удерживал занесенную над ним руку с ножом, отчаянно упираясь ногами, сминая простынь и хрипя, потому что голос предал его.

Сил было немного.

И прежде, чем лезвие пронзило бы белую кожу и пролилась бы кровь, прежде, чем я свернул бы шею этому недоумку, покусившемуся на мою душу, не позволив лишить Алоиса жизни, убийца поднимает глаза.
Он не может видеть меня полностью. Ночь безлунная. За распахнутым окном хлещет дождь. В спальне темно и, пусть мои руки пусты, он не может этого видеть.

А потому, боясь за собственную жизнь, он выбирает самый скучный вариант продолжения событий – грубо стаскивает мальчишку с кровати за плечи, прижимает к его горлу лезвие и смотрит на меня – застывшую тень.

Судя по всему, я должен ждать условий, пойти на компромисс, и предоставить какой-либо выкуп за тихо рыдающего заложника, едва удерживающегося на тонких дрожащих ногах. Вроде позволения безнаказанно покинуть этот особняк.

Не выйдет.

Алоис протягивает ко мне руку. Просит. Почти что умоляет. Я читаю это в его глазах, сквозь беспрерывно льющиеся слезы. Сквозь охвативший его страх. И все же…

Я жду приказа.

Я не позволю ему умереть сегодня, однако, мы не у черты. Всего лишь очередная проверка на прочность. Провокация. Называйте это, как хотите.

Тонкие пальцы хватаются за воздух, в бессмысленной попытке дотянуться. Он кричал, если бы мог. Если бы не покинувший его голос.

-Клод… - едва слышный хрип все же срывается с его сухих губ и, да, вот оно. – O hei…

Этого достаточно.

***

Человек смертен.

Memento mori или, говоря грубо, помни о том, что когда-нибудь ты станешь гнилой кучей мяса, достойной быть брошенной на корм свиньям.

Этот человек у моих ног, скорее всего, был послан Арнольдом или иным любящим родственником – я не стал тянуть время и выспрашивать. В любом случае, его заказчик будет недоволен, а мы сделаем вид, словно ничего не произошло.

Я зажигаю свечи. Тени разбегаются по углам, и света от трех свеч вполне хватает для того, чтобы увидеть, что именно произошло в комнате. Несостоявшийся убийца лежал у кровати, широко распахнув остекленевшие карие глаза и раскрыв рот – он не успел закричать, потому что я предпочел действовать быстро. Рука, в которой он две минуты назад уверенно сжимал нож, была сломана и выгнута под неестественным углом, а из разрезанного горла все еще текла кровь. Прямо на дорогой ковер.

Я запоздало думаю о том, что стоило бы действовать более аккуратно и тем самым избежать внеплановой уборки.

Тихий всхлип прерывает мои размышления о чистящих средствах, хранящихся в кладовке, с помощью которых можно было бы избавиться от постепенно увеличивающейся лужи крови на ковре, и я перевожу взгляд.

Вверх, по дрожащим ногам, не прикрытым длинной ночной рубашкой, которая сбилась и едва прикрывала хрупкую фигуру. По тонким пальцам, изо всех сил сжимающим белую ткань съехавшей с кровати простыни. К мертвенно-бледному лицу, залитому слезами и искаженному ужасом.

И я вижу то, что зовется смертельным страхом. Я вижу его в ледяной лазури и расширенных зрачках, в холодной испарине на лбу, на сухих и бледных, словно у мертвеца, губах.

Он до последнего не верил и действительно думал, что я позволю ему вырваться из моих рук, так глупо погибнув, в собственной же спальне, по желанию какого-то там человека. Это раздражает.

Я подхожу к нему, протягиваю руку, и его влажные пальцы в первый раз соскальзывают с моей ладони, дрожащие ноги вновь перебирают по полу – он пытается встать и все это выглядит настолько неуклюже, что я беру ситуацию в свои руки. Я аккуратно поднимаю его за плечи. Поправляю смятую рубашку. Поддерживаю за талию, потому что он так и норовит упасть обратно на пол. Усаживаю на кровать и только тогда он, наконец, приходит в себя.

Восстанавливает дыхание.

Смотрит на меня.

-Идиот! – тихое шипение и слабая пощечина. Он бы ударил сильнее, если бы были силы. А так, все это напоминает несмешную комедию, и я перехватываю тонкую, снова занесенную, ладонь.

-Ты не пришел вовремя! Отпусти, ты… - ему мешают слезы, снова срывается дыхание и он сдается после непродолжительной борьбы, падая мне на плечо, и его стальные стены разбиваются вдребезги, оглушая, разлетаясь осколками, дробя все на своем пути.

Он позволяет мне увидеть себя. Раскрывается всего лишь на мгновение и этого вполне достаточно.

Я обнимаю его, провожу ладонью по светлым волосам, приглаживая, позволяю себе снизойти до обыкновенного человеческого сочувствия или, по крайней мере, умело ему подражаю. Извиняюсь, слабо сжимая в ладони его ладонь. И этого вполне хватает для того, чтобы он окончательно успокоился, выдохнув мне в шею и расслабившись.

-Рука в крови, - Алоис слегка сжимает ладонь в ответ, обращая мое внимание на кровавое пятно на белоснежной перчатке, и прикрывает глаза.

Он смертельно устал за сегодня. Я впервые думаю о том, что стоит изменить график и дать ему послабление в виде пары-тройки лишних часов сна. Вполне заслуженных. И пока я думаю над тем, как именно объяснить престарелой миссис Джонсон о том, что граф не сможет найти сил для очередного урока фортепиано, теплое дыхание обдает мою шею все реже, а пальцы в моей ладони расслабляются. Алоис засыпает прямо так, у меня на плече, с мокрым лицом от невысохших слез и изредка подрагивающими плечами.

---

Немного ностальгии.

Грязь ударялась о крышку его гроба, а Уайти Доббса одолевал смех. Совсем не весельчак по натуре, он и сам был удивлен тому, что в такой ситуации продолжал хихикать, даже слыша глухие удары. Вначале гроб сильно вздрагивал, но затем осел, и звук стал удаляться, постепенно переходя в неясный шум, который становился все слабее, слабее, пока не наступила тишина.

Тихо, как в могиле.

На сей раз он громко расхохотался, сотрясая тишину, царившую вокруг, но звук его голоса волной ударил ему в грудь, напоминая об ограниченности пространства. Уайти зажал руками рот, чтобы удержать смешок, проклиная себя за потерю бдительности.

Приди в себя. Не трать понапрасну кислород.

С неуверенностью новорожденного юноша исследовал свой тесный мир. Голова покоилась на тонкой подушке; мертвенно-белые волосы касались стенок гроба. Ступни находились в нескольких сантиметрах друг от друга. Подбитые тканью и кружевом боковые стенки слегка давили на плечи. Небольшое пространство над головой. Это все, что было отведено телу… его телу.

И как только смерть примиряется с таким положением? Должно быть, отлично. Никто раньше не жаловался.

Стоило бы предложить высечь на воротах кладбища Перкинсов: «Восемьсот погребенных – и ни одного недовольного». Смех снова прорвался наружу, сдавливая горло, мешая дышать, захлестывая, как рвотная масса. Он старался удержать его, но подавился, фыркнув.

Терпение, терпение.

Он моргнул, чтобы убедиться, что глаза его открыты. Мрак. Самая непроглядная тьма, какую ему доводилось когда-либо видеть. Хотя разве можно видеть темноту? Он протянул руку к крышке гроба – она нависала в нескольких сантиметрах, совсем неразличимая… но такая непостижимо близкая. «Нет, я не вижу ее, а значит, ее нет», – решил он. Так легко обмануть себя в темноте.

Или сойти с ума.

Смешок.

Терпение.

---

В ночь с 2-го на 3-е июля.

---

Точка невозврата.

Название: Точка невозврата.
Автор: Frigus.
Фандом: Kuroshitsuji
Рейтинг: PG-13.
Размер: мини.
Статус: закончен.
Описание: Сиэль, наконец, достигает своей цели.




Я – все семь грехов, облаченные во фрак из самой лучшей ткани.

Я – вся грязь этого мира, скрытая под белоснежной тонкой кожей.

Я – демон.

Я – чудовище.


Он говорит это просто. Сидя в кресле у камина, направив пустой взгляд своих темных сапфировых глаз на разгоревшееся пламя, сжимая в слабых пальцах стакан с недопитым шотландским виски.

Ты – чудовище.

Вот так вот просто и беззаботно плюнуть мне в лицо своим равнодушием и ледяным спокойствием.

Вот так вот просто понять еще одну истину этого несовершенного мира.

Виски заманчиво поблескивал на свету, обещая столь привлекательное болезненное забытье и неизбежное похмелье завтрашним утром, но Сиэль не спешил опрокидывать в себя остатки, поставив тем самым жирную точку в разыгравшейся в гостиной драме.

Он думает. Перед тем, как открыть свой маленький рот, дабы поразить меня еще одним общеизвестным фактом, он старательно перебирает в своей голове варианты, строит логические цепочки, ищет связь, безразлично глядя в танцующее пламя.

На часах ровно два часа ночи и это значит, что мы непозволительно сильно отстали от графика, а также то, что у нас остается совсем немного времени для слезливых разговоров по душам и душещипательных признаний.

Сегодня мы закончим.

Сегодня он умрет.

Конец.

Точка невозврата.

И самое привлекательное в том, что он – ребенок тринадцати лет – прекрасно это понимает.

***

Нашим последним пунктом назначения была Франция. Конечно же, Париж. Убедившись в том, что Эйфелева башня до сих пор стоит и привлекает внимание многочисленных туристов, а на улицах все так же омерзительно грязно, мы отправились на окраину, подальше от шумных дорог, ярких вывесок, обещающих незабываемые шоу, и громкой музыки из ближайшего кабака, коих в Париже – великое множество. В тихое и спокойное место, где очередная крыса трусливо поджала свой хвост.

Бенджамин Джонсон был не из тех слабохарактерных людей, способных при первой же угрозе послушно пасть на колени и целовать вашу обувь, моля о прощении срывающимся от рыданий голосом. Это был один из тех людей, которые наивно полагали, что охотничья двустволка вполне способна как-либо помешать графу Фантомхайву вершить свою месть.

В этот вечер прозвучал только один выстрел.

***

-Ты знаешь, я ведь терпеть не могу Францию, - он прикрывает глаза. Хмурится. Кривит тонкие пересохшие губы. –Какая ирония.

Я улыбаюсь. В этот вечер я улыбаюсь слишком часто.

Мне, неоспоримо, доставляет удовольствие смотреть на то, как граф Фантомхайв, Пес Королевы, Дьявольский Дворянин и все прочее, прочее, прочее, что теперь уже не так важно, пытается разобраться в собственных мыслях, болтается в них, как муха, пойманная в паутину, и совершенно, абсолютно ничего не понимает.

Он ждал успокоения. Простодушно полагал, что как только очередная пуля пробьет висок последнему предателю, тяжелый груз с его исстрадавшейся и провонявшей гарью души, волшебным образом исчезнет и подарит долгожданное облегчение. Вместо тепла, разливающегося по венам, и умиротворения, пришла пугающая пустота. И полнейшая растерянность.

Я по-прежнему улыбаюсь.

Стрелки на старых часах неумолимо движутся.

Сиэль открывает глаза и все же обращает взгляд на меня, глядя без интереса, с усталостью. Он еще не до конца сложил свою логическую мозаику, не провел полный анализ своих действий, оказавшихся бессмысленными, и еще совсем ничего не понял.

Впрочем, я не справедлив.

-Чудовище? – я мягко усмехаюсь и приподнимаю бровь.

Кое-что до него, несомненно, дошло.

Он молчит и не отводит взгляда. Не спеша тянет руку к трости и, копируя меня, приподняв бровь, грубо толкает ее концом в плечо трупа, лежащего совсем рядом с креслом.

Темные каштановые волосы спадают с бледного лица, давая рассмотреть приоткрытые пухлые детские губы, широко распахнутые карие глаза, веснушки на носу и щеках.

-Хочешь это обсудить? – в его голосе лед.

Сиэль издает тихий смешок и убирает трость, оценивающим взглядом скользя по неестественно вывернутой шее.

-Я ведь не давал приказа убивать их. Себастьян, - с мнимым интересом он изучает изломанные конечности, пробитую насквозь грудную клетку, которая еще совсем недавно судорожно вздымалась, пока мои руки с привычной быстротой и точностью ломали тонкую шею сына этой затаившейся в пригороде Франции мрази.

Мы ожидали найти здесь одного предателя. Но никак не ожидали наткнуться на крысиное гнездо.

Бенджамин, кажется, совершенно не ожидал воздаяния за грехи свои, а потому посчитал позволительным найти себе красавицу жену, на чьих белых локонах так негармонично смотрятся алые пятна крови, нарожать себе маленьких ублюдков, обеспечить им счастливое будущее и подставить под удар их всех в один прекрасный ноябрьский вечер.

А я, признаюсь, был несколько взбудоражен, чтобы отвлекаться на непозволительно громкие женские крики и плач ее детей.

Я улыбаюсь. Сдержанно.

-Детоубийца, - Сиэль медленно проговаривает, смакуя это слово и язвительно улыбаясь мне в ответ. – Впрочем, ты прекрасно знаешь, что меня это мало волнует.

Он замолкает. Слабо покачивает рукой с опустошенным стаканом виски и тянется пальцами свободной руки к узлу на затылке, чтобы снять свою повязку, потому что в эти его последние минуты прятать нечего и не от кого, и смотрит на меня своими восхитительными глазами. И горящая в одном из них пентаграмма – всего лишь еще одно напоминание о том, что нам остается совсем немного.

-Ожидание тяготит душу, - Сиэль смотрит прямо. Спокойно. Равнодушно давя панику внутри себя, безжалостно наступая на глотку своему желанию сорваться с места, и продолжая смотреть в глаза своей личной смерти. Высокой, темной. С вечной, «мерзостной» улыбкой. Когда-то он сам так сказал. С тех пор я улыбаюсь значительно чаще. – И это ты тоже прекрасно знаешь.

Я дал ему час.

На подготовку. На осознание. На возможность закатить незабываемую драму и полностью разочаровать меня попытками вымолить себе еще пару лет счастливой и спокойной жизни под моим теплым крылом, дабы продолжить корчить из себя маленького гения и послушно бежать на первый же зов Королевы, поджав под себя хвост. Но Сиэль не стал. Вместо этого я наблюдаю то, как мой une fleur rebelle медленно уничтожает себя. Со вкусом, с болезненным пристрастием. Своими же мыслями, которые без всякого опиума и морфина небрежно резали по живому, по сердцу. Он понимает, что все было бесполезно. Его цель – бесполезная. И это его презрение к самому себе, как к человеку, как к Сиэлю Фантомхайву, я вижу его в этих вечно печальных глазах и чувствую, как моя улыбка становится шире. Я ничего не могу с собой поделать.

Он печально улыбается и отводит взгляд, вновь смотря на пламя, задорно потрескивающее в камине.
Устало откидывает голову на спинку кресла и глубоко вздыхает, поднимая стакан и требуя еще пару глотков обжигающего спиртного.

Виски – его последняя прихоть.

Поэтому я послушно подхожу к креслу, сжимая в пальцах желаемую бутылку. Когда я наклоняюсь к нему, вместо запаха крови и непоколебимой уверенности, которую он так старался сохранить, я чувствую страх.

Он молчит.

А я не смею нарушить эту предсмертную тишину.


У нас остаются последние несколько минут.

***

Когда часы на втором этаже безжалостно отбивают стандартные двенадцать ударов, Сиэль замирает и закрывает глаза.

Я вижу, каких сил ему стоит усидеть на месте и не сорваться, наплевав на свой неприступный вид и показное равнодушие, чтобы покинуть этот дом, где сегодня произошло тройное убийство, где можно задохнуться от удушающего запаха крови, и в последний раз вдохнуть полной грудью свежий воздух, рвануть по темной промерзшей земле в сторону ближайшей дороги, быть пойманным и умереть быстро, до последней секунды оказывая сопротивление.

Но он не срывается.

Он послушно ждет, пока я подхожу ближе. Не дергается, когда я легко касаюсь его волос и лишь вздыхает, чувствуя, как я наклоняюсь к нему.

Открывает глаза. Усмехается, видя, что я всего лишь рассматриваю свой маленький бриллиант, доставшийся мне в мою скромную коллекцию, пока что не спеша обрывать все, грубо вскинув ему голову и выдрав его душу, вцепившись в нее, восхитительную, и, определенно, оправдывающую все мои долгие ожидания и унижения перед этим маленьким щенком.

Хотя мне очень хочется сделать именно так именно сейчас.

Но я тяну время.

-Я думал, ты будешь просить меня об отсрочке, - аккуратно вынимаю пустой стакан из его ослабших пальцев, не отводя взгляда.

Пентаграмма пульсирует, и улыбка на моих губах появляется снова. Чувствую, как по венам пробегает знакомое тепло. Как удлиняются клыки, радужка сменяет цвет с темно-карего на алый, и сужается зрачок.

-У меня есть гордость, - говорит тихо. Ждет.

А я еще не готов к этому. Я еще не насмотрелся. И все еще надеюсь, что вот сейчас он сойдет с ума. Не выдержит, попытается оттолкнуть, разрыдается, прямо как его горячо любимая невеста и перестанет так внимательно и так понимающе на меня смотреть.

Чертов ты сопляк.

Я улыбаюсь.

А Сиэлю все равно. Он успешно подавляет рвущиеся из груди крики и монологи, которые могли бы хоть на пару минут продлить ему жизнь, он неуверенно тянется к моему лицу, и спустя мгновение я чувствую тепло человеческих рук, и его пальцы почти не дрожат.

-Вот сейчас ты олицетворяешь то, чем ты являешься, - он слабо усмехается и приятное тепло уходит, когда Сиэль снова откидывается на спинку кресла и глубоко вздыхает. – Полагаю, я должен отдать свой последний приказ.

Стрелки на часах не останавливаются. Их стук оглушает.

Эта минута кажется бесконечностью, прежде чем он закрывает глаза и произносит всего лишь одно слово:

-Забирай.

***

И мы, наконец, достигли своей точки невозврата.

---

"...Я сам являюсь частью того зла, от которого я хотел избавить мир".

@темы: Академия смерти

---

@темы: люди, вода

---

И грустно мне, и тошно...

Когда-то давным давно бродила по сети одна не смешная шутка, с претензией на философский смысл:
"Жизнь, она как зебра: черная полоса, белая полоса, черная полоса, белая полоса, задница"(с).
Верить в "черные" и "белые" полосы мне не приходилось. Бывают моменты, когда тебе крупно не везет, однако в большинстве своих неудач виноваты сами люди. Так я думал до наступления 2014-го года. Сейчас идет шестой месяц моей непрерывной черной полосы. Фортуна никогда не была со мной приветлива, но, видимо, это и вовсе крах наших отношений.
Устал.

@темы: ни о чем

---

Название: В начале.
Автор: Frigus.
Фандом: Kuroshitsuji
Рейтинг: PG-13.
Размер: мини. Совсем мини.
Статус: закончен.
Описание: В начале было Слово, Клод, Алоис и псевдофилософия.


Красные розы.

Гравировка на холодном мраморе.

Запах влажной земли.

Плачущие женщины.

Все это так нудно и так знакомо. Похороны не отличаются особым разнообразием.

И везде эти слезы. Женские, мужские, детские, старческие. И половина из них – фальшь.

Он рыдает взахлеб, размазывая слезы по лакированной крышке гроба из красного дерева, прижимаясь раскрасневшейся щекой к прохладной поверхности. Громкий стон эхом разносится по огромному залу церкви, огибая колонны и многочисленные ряды черных скамей, проникая в каждое сердце присутствующих здесь, разъедая тоской и горечью мягкие мышечные ткани. Особо сердобольные дамы тут же прижимают кружевные платки к обрюзгшим напудренным щекам, пряча за невесомой тканью полившиеся слезы, не в силах более смотреть на чужие страдания.

Он крепко сжимает кулаки, так, что ногти едва ли не раздирают тыльную сторону ладони в кровь, давится рыданиями, не сводя взгляда красных, заплаканных глаз, с гроба, медленно опускающегося вниз.

Три метра. Так было написано в завещании.

Три метра.

Так решил он.


Алоис не брезгует объятьями одной из дальней родственниц Эрла Транси, крепко прижимаясь к теплому женскому телу, не стесняясь незаметно вытирать лицо о ее дорогое черное платье, пошитое специально для похорон. Он всхлипывает, дрожащими руками обхватывает полные бока очередной тетушки, и я почти что готов поверить его самозабвенной игре в несчастного сироту, по воле судьбы оставшегося без заботливого отца, но с наследством в виде поместья, в виде фабрик, в виде небольшой виллы во Франции.

В конце концов, так было написано в завещании.

Я почти что готов аплодировать.

***

-На самом деле, я не ожидал, что все сложится именно так.

Все разошлись на закате. Слезы высохли на невесомой ткани черных кружевных платков, гроб опущен на три метра вниз, букет красных роз небрежно брошен на рыхлую землю. Долг выполнен, покойник находится там, где ему положено находиться и об этом разлагающемся трупе более не вспомнят. Разве что ночью, проснувшись в холодном поту, в смятой ночной рубашке, с искусанными до крови губами.

А мы…

Мы пошли на прогулку.

За эти три дня произошло многое. Я позволяю взять этому ребенку небольшую передышку в виде задумчивого рассматривания окрестностей церкви. Прежде, чем мы вернемся в особняк и начнем нашу увлекательную игру.

Алоис слегка растерянно улыбается, глядя на красные цветы мака – они растут неподалеку от кладбища, - и наклоняется к ним, принимаясь внимательно разглядывать. Граф нежно проводит подушечками пальцев по тонким стеблям, касается мягких алых лепестков.

-Все слишком походит на хороший сон, - мальчишка прикрывает глаза и убирает руку от цветов, позволяя себе тихий вздох. – И я действительно не хочу просыпаться.

И отныне все его желания будут исполнены.

Я это обеспечу.

Негромкий стук каблуков – он подходит ко мне, и теплые пальцы скользят совсем рядом, чуть ниже плеча, а мальчишке все же приходится привстать на мыски, чтобы дотянуться до нагрудного кармана. Цветок мака вместо белого платка. Алоис мягко усмехается, оценивающе глядя на свою работу, коротко и пронзительно смотрит мне в глаза - я успеваю различить в его взгляде насмешку - резко разворачивается на каблуках и торопливо направляется дальше по выложенной булыжником дороге, навстречу красному солнцу, медленно ползущему за горизонт.

Мне ничего не остается, кроме как следовать за моим господином.

Моим господином.

Я ловлю себя на мысли, которая заставляет меня тихо хмыкнуть, и пальцы машинально тянутся к красному маку в нагрудном кармане.

Немного не по себе.

Мне хочется за ним следовать.

***

В этих коридорах слишком пусто.

Мы проходим по залитым кровью лестницам, мимо испачканных алым стен, мимо выпотрошенных тел и разбросанных внутренностей, мимо оторванной головы гувернера – довольно грубая работа, я не прибегал к помощи режущих предметов.

Так было три дня назад.

Алоис не брезговал ступать по холодному каменному полу босыми ногами, и кровь удивительно выигрышно смотрелась на бледной коже этого маленького убийцы, равнодушным голосом отдавшего приказ. Мальчишка спокойно шагал рядом с мертвыми, заглядывая им в стеклянные глаза, где и после смерти отражался ужас, склоняя голову над ними и что-то думая про себя. Думая что-то приятное. По крайней мере, так я понял по его легкой улыбке.

Сейчас он идет впереди, как и положено хозяину. Невзначай касается пальцами стен, проводит дальше, до дверей, касается холодного металла ручек, и я чувствую это торжество. Я чувствую эту мрачную радость, и едва уловимый сладкий запах его ликующей души разливается в воздухе. Но тут же исчезает, подавленный гнилостным – смерти.


Черный пиджак равнодушно брошен на спинку кресла, что стояло у камина. Алоис наскоро высвобождается из таких же черных сапог на шнуровке и резко тянет ленту на шее, срывая.

Он явно не намерен дожидаться ужина. На главное – запеченная утка в апельсиновом соусе, но мальчишке, кажется, плевать. Долгая прогулка отняла у него силы и желание идти в столовую.

Граф не утруждает себя расстегиванием многочисленных пуговиц на рубашке и, остановившись на трех от воротника, просто стягивает ее через голову, растрепав тем самым мягкие светлые волосы.


На его теле – синяки и шрамы, оставшиеся от его прошлой жизни. От драк в подворотне с деревенскими мальчишками, от неудачного приземления с дерева когда-то в детстве, от случайного падения с высокого забора, откуда он задирал девчонок. И все это можно было бы назвать милым, если бы на его запястьях и шее не было иных синяков. Прошлой ночью здесь, в особняке, один…неумный человек ломал мою дорогую игрушку, крепко стискивая тонкие руки, сжимая белую шею, и беззаботно разбивая мою душу на еще несколько осколков. Он пожалел об этом, естественно.

А моя игрушка и мой, по совместительству, трофей, легко доставшийся мне в неравной битве, сейчас осторожно садится на край кровати, проводит тонкими ладонями по гладким простыням и слегка болтает ногами, ожидая непривычного для себя обряда – облачения в ночную рубашку. Вряд ли деревенские мальчишки, получив очередной камень в худую спину, волновались о ночном белье, так что его подозрительный взгляд и глупый вопрос «А зачем?» мне были вполне ясны.

Алоис послушно поднимает руки вверх, прикрывает глаза и позволяет одеть себя в длинную рубашку, с рюшами на воротнике. Вздыхает, отводит глаза в сторону, когда я застегиваю пуговицы, вздрагивает, почувствовав легкое касание пальцев на шее – это не было случайностью.

Мальчишке придется привыкать ко мне, в конце концов.

-Аккуратней, - он говорит тихо и равнодушно, все так же глядя куда-то в сторону, но я замечаю, что его руки сжаты в кулаки. Я сдерживаю усмешку. Дети – забавные существа.

Алоис все же отрывает взгляд от абсолютно безвкусных, на мой взгляд, лиловых обоев с орнаментом, только когда я отгибаю край одеяла, чтобы мальчишке было удобнее забраться в постель, и тянусь к канделябру – больше мне в этой комнате делать нечего. Однако, меня останавливают, крепко вцепившись пальцами в черную ткань рукава.

-Оставь свет.

Я оборачиваюсь к Алоису, поправляю очки свободной рукой и жду объяснений.

Не дожидаюсь.

Мальчишка молчит, пряча глаза за растрепанными волосами, закусывает нижнюю губу, и я чувствую, как его пальцы сжимаются на рукаве сильнее.

-Я знаю, что ты такое, - он говорит по-прежнему тихо, но отчетливо, и я склоняю голову к плечу, показывая свою заинтересованность к его словам. – Я понимаю твои намерения и я готов платить по счетам, когда… - он кривит губы. - …когда настанет срок.

Что это…неуверенность в голосе? Я не скрываю мягкой усмешки.

-Не смей думать, что тебе попался очередной деревенский дурачок, продающий свою душу задешево, - он шипит, и поднимается с постели, резко дергая за рукав вниз, принуждая наклониться, и мы, наконец, смотрим друг другу в глаза.

Напротив – лазурь. Мертвый цвет. Холодный.

-У меня отобрали все, что у меня было. Осталась только душа и желание. И над ними я смеяться не позволю.

Его голос дрогнул в самом конце, на самых важных словах, но мне все равно. Я всматриваюсь в блеклое небо, и вижу там бескрайнюю боль, ненадежно скрытую за фальшивой злобой и равнодушием. И я доберусь до этой боли, потревожу незажившие раны, пройдусь пальцами по их рваным краям, раздвигая, и те страдания, которые он пережил, покажутся ему незначительной игрой на нервах. Я собираюсь совершенствовать эту душу. Мою душу.

Алоис отпускает рукав, и я почти что слышу, как учащается пульс, как его сердце начинает бешено колотиться в груди, заставляя судорожно хватать ртом воздух и отступить на шаг.

Люди порой столь самоуверенны.

Я опускаю взгляд и смиренно склоняю голову перед своим перепуганным насмерть повелителем.

Я прижимаю руку, обтянутую белой перчаткой, к груди и встаю на колено.

Он говорит, что понимает. Он лжет. Он не готов жертвовать собой во имя мести, во имя мертвого брата, во имя справедливости, которой никогда и не было на этой провонявшей гнилью планете.

Это не помешает мне преподнести ему корону победителя, сняв ее с залитой кровью головы сверженного короля.

Не помешает.

***

Игра началась.

---

"В гостях у Здравого Смысла не валяются на полу и не
повисают на люстре - там чинно сидят за столом или отдыхают в
креслах. Не молчат как рыбы, не кричат "полундра!", не лают и
не крякают, а ведут подобающие беседы. В гостях у Здравого
Смысла не едят глину с битым стеклом или воздушные шарики --
едят салат оливье и мясо в белом соусе. Там не запускают в дам
тапочками или цветочными горшками, а говорят им любезные слова.

Из гостей от Здравого Смысла не выходят на руках и не
выкатываются кубарем - в этом смысле все тоже происходит как
положено. Оттуда не выносят платяной шкаф или жареную курицу за
пазухой, а выносят приятное впечатление.

Не кажется ли вам, что все это как-то успокаивает и делает
визит к Здравому Смыслу не только совершенно безопасным, но и
заманчивым?

Так что если у вас есть одновременно два приглашения - на
"пир воображенья" и в гости к Здравому Смыслу, я советую вам
самым обстоятельным образом обдумать свой выбор: все-таки мало
кому приятно постоянно держать ухо востро! Однако если
случилось, что ухо ваше само по себе востро и с этим уж ничего
не поделаешь, -- милости прошу за мной, на "пир воображенья": я
обещаю не давать вам покоя, отдыха и умиротворения, я обещаю
обманывать вас на каждом шагу, я обещаю так заморочить вам
голову, что самые обыденные вещи станут загадочными и в конце
концов непонятными, я обещаю завести вас во все тупики, которые
встретятся по дороге, и, наконец, я обещаю вам крушение всех
надежд и иллюзий, а также полное попрание Жизненного Опыта и
Здравого Смысла."(с) Евгений Васильевич Клюев. Между двух стульев

---

Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра