Автор: Frigus.
Фандом: Kuroshitsuji
Рейтинг: R.
Размер: мини.
Статус: в процессе.
Описание: С каждым днем, проведенном в этом особняке, с этим человеком, с его душой, пахнущей пеплом и полевыми цветами, но так и не раскрывшейся мне до конца, я все больше понимал, что хочу её. Я хочу добраться до его секретов, вывернуть его душу наизнанку, дать ему яд, от которого он сойдет с ума и, крича в агонии, захлебываясь в собственных словах, выдаст мне всего себя. Отдаст мне себя. Целиком и полностью в мои ненадежные руки.
читать дальше
В этих тонких ладонях так изящно рушатся миры.
***
Лето отступало быстро. Впопыхах захватив тепло на редкость удавшегося августа, оно сменилось более привычным, для взгляда среднестатистического англичанина, серым пейзажем, а прохладный ветер вновь приносит запах дождя и свежести, возвещая о том, что осень вступила в свои права.
Прошел месяц. Вполне достаточно для того, чтобы успеть вжиться в свои роли, научиться заваривать чай, чистить серебро и прогибать спину перед вышестоящими особами. Вполне достаточно для того, чтобы привыкнуть к ежедневным занятиям, к назойливым родственникам, явно удивленных тем, что их имен, к их же разочарованию, не оказалось в завещании, к многочисленным выходам в свет и, конечно же, к этой вечно преследующей черной тени с этим своим чаем и уже надоевшими поклонами.
Алоис сидит на краю постели, уставшим взглядом великомученика изучая потолок с поистине великолепной люстрой, пока я застегиваю последние пуговицы на его ночной рубашке. Он не стремится следовать моим советам, вполне вероятно, лишь из-за их неоспоримой неискренности, и соблюдать режим, а потому соглашается пройти в спальню исключительно после полуночи, пугаясь полутемных холлов и спотыкаясь на ровном месте, чтобы потом раздраженно отпихивать мои руки и шипеть что-то невнятное себе под нос.
Все это не отменяет подъема в семь часов утра, и поэтому сейчас глаза юного Транси неумолимо закрываются, а сам он с поразительным упорством сопротивляется этому, все еще пытаясь играть в стойкость.
Все еще пытаясь что-то доказать мне.
Спустя месяц он уже не так остро реагирует на мои прикосновения. Я все реже замечаю то, что он раздраженно передергивает плечами после переодевания. Не смахивает невидимых пылинок после случайного касания. Не посылает мне раздраженных взглядов, принимая, после ванны, полотенце из моих рук.
Он постепенно раскрывается мне, и его плечи уже не так напряжены, как прежде. Он постепенно раскрывается мне. Физически.
Некоторые дети умны не по годам, и Алоис уже вполне отдает себе отчет в том, что душу стоит держать за семью печатями, скованной стальной цепью равнодушия и расчета. Он не был наивен настолько, чтобы доверчиво вложить ее в мои ладони, закрыть глаза и, доверившись, рухнуть в пропасть. И это интриговало.
В погоне за бесценной добычей, плетя свою паутину лжи и иллюзий, способных свести с ума, я совершенно случайно удостоился чести увидеть и коснуться иного сокровища, так просто мне доставшегося. Самовольно бросившегося в мои сети, гордо вздернув подбородок в своем абсолютном неведении. Такого бесполезного, если помнить о моей истинной миссии.
С каждым днем, проведенном в этом особняке, с этим человеком, с его душой, пахнущей пеплом и полевыми цветами, но так и не раскрывшейся мне до конца, я все больше понимал, что хочу её. Я хочу добраться до его секретов, вывернуть его душу наизнанку, дать ему яд, от которого он сойдет с ума и, крича в агонии, захлебываясь в собственных словах, выдаст мне всего себя. Отдаст мне себя. Целиком и полностью в мои ненадежные руки.
-Долго, - я слышу тихий усталый вздох со стороны мальчишки.
Он вопросительно смотрит, сдвинув тонкие светлые брови к переносице, и я понимаю, что он успел заметить.
Этот голод.
Стоит быть сдержаннее.
Я быстро моргаю, вновь возвращаясь к пуговицам.
Это произойдет рано или поздно.
***
Ночь стоит безлунная, а потому после того, как я тушу последние свечи, комнату окутывает тьма.
Слишком темно, чтобы увидеть, как он инстинктивно сжимается под одеялом.
Слишком тихо, чтобы не услышать судорожного вздоха.
И я уже переступаю через порог, прежде чем слабый голос зовет меня.
O hei wo tararuna rondero tareru…
Проклятые слова слетают с его губ снова, и это будоражит. Отдается эхом. Заставляет закрыть дверь и вернуться к нему. Склониться к нему настолько, чтобы почувствовать его страх, который он так безуспешно пытается от меня скрыть. Различать их снова в едва слышимом шепоте. Шептать в ответ пустые фразы. Успокаивать. Упиваться этим минутным доверием. И, в конце концов, уйти, когда он доверится и своим кошмарам, позволяя утянуть себя в забытье, чтобы после проснуться в прескверном настроении с болезненным видом и огромными синяками под глазами.
Напоследок, уже едва ли балансируя на тонкой грани между сном и реальностью, он шепчет мне неожиданно твердо и уверенно, расслабленными пальцами скользнув по ткани рукава, словно желая ухватиться, удержать:
- Ты – принадлежишь мне.
Разумеется.
Безоговорочно.
Абсолютно.
Его рука безвольно падает на подушку и больше он не шепчет.
***
Эти минутные открытия, ради которых стоило терпеть равнодушие и отчужденность днем, вселяли надежду, восхищали, и я чувствую в себе забытое нетерпение и алчность, неприсущие мне. Мешающие моим точным расчетам.Рушащие все мои планы.
Раздражает.
Я снимаю очки, провожу пальцем по уставшей переносице и прислушиваюсь к застоявшейся тишине.
Привычной.
Ночь неспокойная.
И дело вовсе не в его кошмарах.
Тихий монотонный стук сбивает с мысли, и я поворачиваю голову к окну, чтобы увидеть, как многочисленные капли стремительно стекают вниз по стеклу, обгоняя друг друга и сменяясь новыми.
Дождь.
***
В работе дворецкого есть несколько не самых приятных мелочей, вроде работы с документами. Пока что, исключительно из-за неграмотности моего хозяина в финансовом плане, все бумаги заполняются мной.
Я принимаю документацию, я читаю письма, я даю разрешение на заказ нового оборудования на фабрике, я даю согласия на многочисленные приглашения на балы, я высылаю деньги на благотворительность.
Именно я делаю то, чем должен быть Алоис Транси. По крайней мере, для общественности.
А сам он пока что с должной ответственностью пытается научиться за пару месяцев тому, чему учат молодых аристократов с младенчества, жадно вчитываясь в пожелтевшие от старости страницы книг, обворожительно улыбаясь юным леди на балах и самозабвенно кружа в вальсе свою престарелую учительницу, нанятую специально для него мною.
Он учился быть очаровательным.
Милым.
Несчастным – специально для пожилых леди на приемах, готовых замучить его до изнеможения и раздраженных ноток в голосе, в жажде услышать печальную историю о похищении, жизни на правах раба, трагедии и, наконец, долгожданном возвращении домой.
И ему это, стоит признать, удавалось.
Он умело скрывался под своей маской истинного наследника, сбивая с толку скептиков тонкими чертами лица, светлыми волосами и прозрачными, голубыми глазами, присущими семье Транси. И более того, присущими Эрлу и якобы матери Алоиса.
Он прикрывал глаза ладонью, смаргивал неискренние слезы, когда ему доверительным шепотом все те же леди шептали о том, как же он походит на свою мать, так не вовремя ушедшую из жизни, и жестом просил их не продолжать.
Не давать ему еще один повод для истеричного хохота.
Я вскрываю очередной конверт. От Арнольда Транси.
Этот человек приходился родным братом ныне покойного графа Транси. Судя по всему, его внешность мальчишки совершенно с толку не сбивала, а золотые горы, упущенные прямо из-под носа, все еще не давали покоя.
Вынюхивает.
Ищет лазейку.
Пытается обличить.
Я читаю его письмо, уже зная, что именно там будет написано. Он приедет завтра, после полудня и надеется, что «граф Алоис Транси», а также любимый племянник, не будет против, и с должными почестями встретит своего дядю.
Это значит лишь то, что мальчишка еще раз отрепетирует свою заученную историю перед зеркалом, потратит два часа на каверзные вопросы, даст денег в долг, и выпроводит подозрительного родственника вон, мило улыбаясь и приглашая прийти как-нибудь еще.
Этот человек ничего не добьется. Ни своими частыми приездами, ни своими происками. Всё, что отделяет его от участи своего брата – моментальная реакция общества, подозрение и подрыв моих планов. В ином случае, я и сам с удовольствием лишил бы его жизни, чем заодно заслужил бы признание своего хозяина – тому старик уже успел окончательно осточертеть, и с каждым его очередным приездом улыбка Алоиса была все натужней, а глаза недобро поблескивали.
«...Искренне твой…»
Люди – те еще лжецы.
Я вижу его насквозь.
Я вижу всех вас насквозь. Всех этих аристократов, не брезгующих добавить отравы в стакан воды собственной матери.
Алоис не был аристократом.
Он не просил богатства, не видел смысла в наказании обидчиков, был равнодушен к собственному положению раба и лишь отчаянно желал жить. И потому им было легко манипулировать. Легко направить в нужную мне сторону, указать нужную мне цель.
Заставить поверить, что ему это нужно.
Мне было достаточно пары его воспоминаний, и печать была поставлена.
Он решился на эту связь, не думая, схватившись за нее, как утопающий, так и не поняв до конца – зачем ему это нужно.
Алоис - всего лишь мальчишка из ближайшей деревни с поразительными голубыми глазами.
Мальчишка, совершенно не желающий раскрывать мне свои карты.
Я ломал его стены холодной отчужденности, терпел искреннюю ярость и пробивался сквозь наигранное равнодушие, почти что касаясь того, чем является Алоис Транси на самом деле.
Он ускользал в самый последний момент.
Раздраженно махал рукой посреди пламенной речи, удостаивая меня лишь презрительного взгляда и ядовитой улыбки.
Удалялся, громко стуча каблуками своих невообразимых сапог, гордо вздернув подбородок.
Приказывал.
Не так давно он выяснил, что короткое «заткнись», сказанное в приказном тоне, действует гораздо лучше, нежели долгие безуспешные попытки парировать на мои провокации.
И все возвращалось на круги своя.
Он не давал мне разложить себя по полочкам, не позволял изучать себя, не терпел внимательных взглядов и с завидным упорством вновь отстраивал вокруг себя стальные стены.
Все, что мне положено знать о Алоисе Транси, так это то, что он явно не желает мне открываться, раз за разом судорожно перепроверяя все замки, на которые он заперт, и ревностно охраняя ключи от них.
Тем не менее, ни за каким замком, ни за надменными взглядами, ни за презрительными усмешками не было возможно скрыть его интерес.
Он любит следить за мной, наивно полагая, что его аккуратные выглядывания из-за угла незаметны, а тихие шаги прямо за моей спиной совершенно неслышны.
Он не подозревает, что книга по демонологии, неясно каким образом найденная и случайно оставленная на столе в библиотеке будет обнаружена мною и поставлена на свое место.
Он вполне уверен в том, что я – полностью слепой, ведь иначе я бы заметил все эти долгие изучающие взгляды, случайные касания и небольшие записки, спрятанные под подушкой.
Мальчишка нагло пользовался ситуацией, не давая изучать себя и безнаказанно изучая меня. В одной из его записей я обнаружил то, что он следил даже за реакцией зрачка на свет, описывая ее, как «совсем обычную».
В этот же день я убрал с нижних полок стеллажей в библиотеке книги по медицине и анатомии.
И, несмотря на все, не было никакой возможности скрыть того, что он все еще простой ребенок.
Его все еще можно подкупить сладким десертом и отправить на занятия с помощью простого шоколадного торта.
Он все еще недостаточно серьезен для похода в театр, и пока умирает Ромео, я вынужден легко трясти мальчишку за плечо, чтобы во сне тот окончательно не свалился с кресла.
Его привлекают простейшие фокусы вроде быстрого перемещения или скоростной уборки перед очередным приездом Арнольда, и он находит крайне интересной скучную работу дворецкого. А массовое убийство на втором этаже его и вовсе приводит в восторг.
И я позволяю себе его развлекать, разве что пренебрегая частыми массовыми убийствами.
***
Шум?
***
Дождь за окном не утихает.
Мне остается всего пара листов, на часах – ровно три.
Самое время для того, чтобы закончить.
Самое время для того, чтобы…
***
Шум.
***
Ладонь обжигает и я чувствую, как тонкую ткань перчатки пропитывает кровь.
Это не важно.
Там, наверху. Рядом с мальчишкой. И он зовет меня.
Мне хватает мгновения. Сквозь холлы, настежь распахнуть дверь и увидеть.
Жажда жизни в Алоисе ничуть не угасла, а потому он сопротивлялся, несмотря на мешающие слезы и сбитое дыхание.
Смерть уже не в первый раз дышит ему в затылок, и он все еще помнит ее леденящее кровь дыхание. И отказывается к этому привыкать.
В этот раз смерть пришла к нему в обличии наемного убийцы, скрывающего нижнюю часть лица за платком. Он был из тех, кто предпочитал работать тихо, а потому мальчишка изо всех сил удерживал занесенную над ним руку с ножом, отчаянно упираясь ногами, сминая простынь и хрипя, потому что голос предал его.
Сил было немного.
И прежде, чем лезвие пронзило бы белую кожу и пролилась бы кровь, прежде, чем я свернул бы шею этому недоумку, покусившемуся на мою душу, не позволив лишить Алоиса жизни, убийца поднимает глаза.
Он не может видеть меня полностью. Ночь безлунная. За распахнутым окном хлещет дождь. В спальне темно и, пусть мои руки пусты, он не может этого видеть.
А потому, боясь за собственную жизнь, он выбирает самый скучный вариант продолжения событий – грубо стаскивает мальчишку с кровати за плечи, прижимает к его горлу лезвие и смотрит на меня – застывшую тень.
Судя по всему, я должен ждать условий, пойти на компромисс, и предоставить какой-либо выкуп за тихо рыдающего заложника, едва удерживающегося на тонких дрожащих ногах. Вроде позволения безнаказанно покинуть этот особняк.
Не выйдет.
Алоис протягивает ко мне руку. Просит. Почти что умоляет. Я читаю это в его глазах, сквозь беспрерывно льющиеся слезы. Сквозь охвативший его страх. И все же…
Я жду приказа.
Я не позволю ему умереть сегодня, однако, мы не у черты. Всего лишь очередная проверка на прочность. Провокация. Называйте это, как хотите.
Тонкие пальцы хватаются за воздух, в бессмысленной попытке дотянуться. Он кричал, если бы мог. Если бы не покинувший его голос.
-Клод… - едва слышный хрип все же срывается с его сухих губ и, да, вот оно. – O hei…
Этого достаточно.
***
Человек смертен.
Memento mori или, говоря грубо, помни о том, что когда-нибудь ты станешь гнилой кучей мяса, достойной быть брошенной на корм свиньям.
Этот человек у моих ног, скорее всего, был послан Арнольдом или иным любящим родственником – я не стал тянуть время и выспрашивать. В любом случае, его заказчик будет недоволен, а мы сделаем вид, словно ничего не произошло.
Я зажигаю свечи. Тени разбегаются по углам, и света от трех свеч вполне хватает для того, чтобы увидеть, что именно произошло в комнате. Несостоявшийся убийца лежал у кровати, широко распахнув остекленевшие карие глаза и раскрыв рот – он не успел закричать, потому что я предпочел действовать быстро. Рука, в которой он две минуты назад уверенно сжимал нож, была сломана и выгнута под неестественным углом, а из разрезанного горла все еще текла кровь. Прямо на дорогой ковер.
Я запоздало думаю о том, что стоило бы действовать более аккуратно и тем самым избежать внеплановой уборки.
Тихий всхлип прерывает мои размышления о чистящих средствах, хранящихся в кладовке, с помощью которых можно было бы избавиться от постепенно увеличивающейся лужи крови на ковре, и я перевожу взгляд.
Вверх, по дрожащим ногам, не прикрытым длинной ночной рубашкой, которая сбилась и едва прикрывала хрупкую фигуру. По тонким пальцам, изо всех сил сжимающим белую ткань съехавшей с кровати простыни. К мертвенно-бледному лицу, залитому слезами и искаженному ужасом.
И я вижу то, что зовется смертельным страхом. Я вижу его в ледяной лазури и расширенных зрачках, в холодной испарине на лбу, на сухих и бледных, словно у мертвеца, губах.
Он до последнего не верил и действительно думал, что я позволю ему вырваться из моих рук, так глупо погибнув, в собственной же спальне, по желанию какого-то там человека. Это раздражает.
Я подхожу к нему, протягиваю руку, и его влажные пальцы в первый раз соскальзывают с моей ладони, дрожащие ноги вновь перебирают по полу – он пытается встать и все это выглядит настолько неуклюже, что я беру ситуацию в свои руки. Я аккуратно поднимаю его за плечи. Поправляю смятую рубашку. Поддерживаю за талию, потому что он так и норовит упасть обратно на пол. Усаживаю на кровать и только тогда он, наконец, приходит в себя.
Восстанавливает дыхание.
Смотрит на меня.
-Идиот! – тихое шипение и слабая пощечина. Он бы ударил сильнее, если бы были силы. А так, все это напоминает несмешную комедию, и я перехватываю тонкую, снова занесенную, ладонь.
-Ты не пришел вовремя! Отпусти, ты… - ему мешают слезы, снова срывается дыхание и он сдается после непродолжительной борьбы, падая мне на плечо, и его стальные стены разбиваются вдребезги, оглушая, разлетаясь осколками, дробя все на своем пути.
Он позволяет мне увидеть себя. Раскрывается всего лишь на мгновение и этого вполне достаточно.
Я обнимаю его, провожу ладонью по светлым волосам, приглаживая, позволяю себе снизойти до обыкновенного человеческого сочувствия или, по крайней мере, умело ему подражаю. Извиняюсь, слабо сжимая в ладони его ладонь. И этого вполне хватает для того, чтобы он окончательно успокоился, выдохнув мне в шею и расслабившись.
-Рука в крови, - Алоис слегка сжимает ладонь в ответ, обращая мое внимание на кровавое пятно на белоснежной перчатке, и прикрывает глаза.
Он смертельно устал за сегодня. Я впервые думаю о том, что стоит изменить график и дать ему послабление в виде пары-тройки лишних часов сна. Вполне заслуженных. И пока я думаю над тем, как именно объяснить престарелой миссис Джонсон о том, что граф не сможет найти сил для очередного урока фортепиано, теплое дыхание обдает мою шею все реже, а пальцы в моей ладони расслабляются. Алоис засыпает прямо так, у меня на плече, с мокрым лицом от невысохших слез и изредка подрагивающими плечами.
Фандом: Kuroshitsuji
Рейтинг: R.
Размер: мини.
Статус: в процессе.
Описание: С каждым днем, проведенном в этом особняке, с этим человеком, с его душой, пахнущей пеплом и полевыми цветами, но так и не раскрывшейся мне до конца, я все больше понимал, что хочу её. Я хочу добраться до его секретов, вывернуть его душу наизнанку, дать ему яд, от которого он сойдет с ума и, крича в агонии, захлебываясь в собственных словах, выдаст мне всего себя. Отдаст мне себя. Целиком и полностью в мои ненадежные руки.
читать дальше
В этих тонких ладонях так изящно рушатся миры.
***
Лето отступало быстро. Впопыхах захватив тепло на редкость удавшегося августа, оно сменилось более привычным, для взгляда среднестатистического англичанина, серым пейзажем, а прохладный ветер вновь приносит запах дождя и свежести, возвещая о том, что осень вступила в свои права.
Прошел месяц. Вполне достаточно для того, чтобы успеть вжиться в свои роли, научиться заваривать чай, чистить серебро и прогибать спину перед вышестоящими особами. Вполне достаточно для того, чтобы привыкнуть к ежедневным занятиям, к назойливым родственникам, явно удивленных тем, что их имен, к их же разочарованию, не оказалось в завещании, к многочисленным выходам в свет и, конечно же, к этой вечно преследующей черной тени с этим своим чаем и уже надоевшими поклонами.
Алоис сидит на краю постели, уставшим взглядом великомученика изучая потолок с поистине великолепной люстрой, пока я застегиваю последние пуговицы на его ночной рубашке. Он не стремится следовать моим советам, вполне вероятно, лишь из-за их неоспоримой неискренности, и соблюдать режим, а потому соглашается пройти в спальню исключительно после полуночи, пугаясь полутемных холлов и спотыкаясь на ровном месте, чтобы потом раздраженно отпихивать мои руки и шипеть что-то невнятное себе под нос.
Все это не отменяет подъема в семь часов утра, и поэтому сейчас глаза юного Транси неумолимо закрываются, а сам он с поразительным упорством сопротивляется этому, все еще пытаясь играть в стойкость.
Все еще пытаясь что-то доказать мне.
Спустя месяц он уже не так остро реагирует на мои прикосновения. Я все реже замечаю то, что он раздраженно передергивает плечами после переодевания. Не смахивает невидимых пылинок после случайного касания. Не посылает мне раздраженных взглядов, принимая, после ванны, полотенце из моих рук.
Он постепенно раскрывается мне, и его плечи уже не так напряжены, как прежде. Он постепенно раскрывается мне. Физически.
Некоторые дети умны не по годам, и Алоис уже вполне отдает себе отчет в том, что душу стоит держать за семью печатями, скованной стальной цепью равнодушия и расчета. Он не был наивен настолько, чтобы доверчиво вложить ее в мои ладони, закрыть глаза и, доверившись, рухнуть в пропасть. И это интриговало.
В погоне за бесценной добычей, плетя свою паутину лжи и иллюзий, способных свести с ума, я совершенно случайно удостоился чести увидеть и коснуться иного сокровища, так просто мне доставшегося. Самовольно бросившегося в мои сети, гордо вздернув подбородок в своем абсолютном неведении. Такого бесполезного, если помнить о моей истинной миссии.
С каждым днем, проведенном в этом особняке, с этим человеком, с его душой, пахнущей пеплом и полевыми цветами, но так и не раскрывшейся мне до конца, я все больше понимал, что хочу её. Я хочу добраться до его секретов, вывернуть его душу наизнанку, дать ему яд, от которого он сойдет с ума и, крича в агонии, захлебываясь в собственных словах, выдаст мне всего себя. Отдаст мне себя. Целиком и полностью в мои ненадежные руки.
-Долго, - я слышу тихий усталый вздох со стороны мальчишки.
Он вопросительно смотрит, сдвинув тонкие светлые брови к переносице, и я понимаю, что он успел заметить.
Этот голод.
Стоит быть сдержаннее.
Я быстро моргаю, вновь возвращаясь к пуговицам.
Это произойдет рано или поздно.
***
Ночь стоит безлунная, а потому после того, как я тушу последние свечи, комнату окутывает тьма.
Слишком темно, чтобы увидеть, как он инстинктивно сжимается под одеялом.
Слишком тихо, чтобы не услышать судорожного вздоха.
И я уже переступаю через порог, прежде чем слабый голос зовет меня.
O hei wo tararuna rondero tareru…
Проклятые слова слетают с его губ снова, и это будоражит. Отдается эхом. Заставляет закрыть дверь и вернуться к нему. Склониться к нему настолько, чтобы почувствовать его страх, который он так безуспешно пытается от меня скрыть. Различать их снова в едва слышимом шепоте. Шептать в ответ пустые фразы. Успокаивать. Упиваться этим минутным доверием. И, в конце концов, уйти, когда он доверится и своим кошмарам, позволяя утянуть себя в забытье, чтобы после проснуться в прескверном настроении с болезненным видом и огромными синяками под глазами.
Напоследок, уже едва ли балансируя на тонкой грани между сном и реальностью, он шепчет мне неожиданно твердо и уверенно, расслабленными пальцами скользнув по ткани рукава, словно желая ухватиться, удержать:
- Ты – принадлежишь мне.
Разумеется.
Безоговорочно.
Абсолютно.
Его рука безвольно падает на подушку и больше он не шепчет.
***
Эти минутные открытия, ради которых стоило терпеть равнодушие и отчужденность днем, вселяли надежду, восхищали, и я чувствую в себе забытое нетерпение и алчность, неприсущие мне. Мешающие моим точным расчетам.Рушащие все мои планы.
Раздражает.
Я снимаю очки, провожу пальцем по уставшей переносице и прислушиваюсь к застоявшейся тишине.
Привычной.
Ночь неспокойная.
И дело вовсе не в его кошмарах.
Тихий монотонный стук сбивает с мысли, и я поворачиваю голову к окну, чтобы увидеть, как многочисленные капли стремительно стекают вниз по стеклу, обгоняя друг друга и сменяясь новыми.
Дождь.
***
В работе дворецкого есть несколько не самых приятных мелочей, вроде работы с документами. Пока что, исключительно из-за неграмотности моего хозяина в финансовом плане, все бумаги заполняются мной.
Я принимаю документацию, я читаю письма, я даю разрешение на заказ нового оборудования на фабрике, я даю согласия на многочисленные приглашения на балы, я высылаю деньги на благотворительность.
Именно я делаю то, чем должен быть Алоис Транси. По крайней мере, для общественности.
А сам он пока что с должной ответственностью пытается научиться за пару месяцев тому, чему учат молодых аристократов с младенчества, жадно вчитываясь в пожелтевшие от старости страницы книг, обворожительно улыбаясь юным леди на балах и самозабвенно кружа в вальсе свою престарелую учительницу, нанятую специально для него мною.
Он учился быть очаровательным.
Милым.
Несчастным – специально для пожилых леди на приемах, готовых замучить его до изнеможения и раздраженных ноток в голосе, в жажде услышать печальную историю о похищении, жизни на правах раба, трагедии и, наконец, долгожданном возвращении домой.
И ему это, стоит признать, удавалось.
Он умело скрывался под своей маской истинного наследника, сбивая с толку скептиков тонкими чертами лица, светлыми волосами и прозрачными, голубыми глазами, присущими семье Транси. И более того, присущими Эрлу и якобы матери Алоиса.
Он прикрывал глаза ладонью, смаргивал неискренние слезы, когда ему доверительным шепотом все те же леди шептали о том, как же он походит на свою мать, так не вовремя ушедшую из жизни, и жестом просил их не продолжать.
Не давать ему еще один повод для истеричного хохота.
Я вскрываю очередной конверт. От Арнольда Транси.
Этот человек приходился родным братом ныне покойного графа Транси. Судя по всему, его внешность мальчишки совершенно с толку не сбивала, а золотые горы, упущенные прямо из-под носа, все еще не давали покоя.
Вынюхивает.
Ищет лазейку.
Пытается обличить.
Я читаю его письмо, уже зная, что именно там будет написано. Он приедет завтра, после полудня и надеется, что «граф Алоис Транси», а также любимый племянник, не будет против, и с должными почестями встретит своего дядю.
Это значит лишь то, что мальчишка еще раз отрепетирует свою заученную историю перед зеркалом, потратит два часа на каверзные вопросы, даст денег в долг, и выпроводит подозрительного родственника вон, мило улыбаясь и приглашая прийти как-нибудь еще.
Этот человек ничего не добьется. Ни своими частыми приездами, ни своими происками. Всё, что отделяет его от участи своего брата – моментальная реакция общества, подозрение и подрыв моих планов. В ином случае, я и сам с удовольствием лишил бы его жизни, чем заодно заслужил бы признание своего хозяина – тому старик уже успел окончательно осточертеть, и с каждым его очередным приездом улыбка Алоиса была все натужней, а глаза недобро поблескивали.
«...Искренне твой…»
Люди – те еще лжецы.
Я вижу его насквозь.
Я вижу всех вас насквозь. Всех этих аристократов, не брезгующих добавить отравы в стакан воды собственной матери.
Алоис не был аристократом.
Он не просил богатства, не видел смысла в наказании обидчиков, был равнодушен к собственному положению раба и лишь отчаянно желал жить. И потому им было легко манипулировать. Легко направить в нужную мне сторону, указать нужную мне цель.
Заставить поверить, что ему это нужно.
Мне было достаточно пары его воспоминаний, и печать была поставлена.
Он решился на эту связь, не думая, схватившись за нее, как утопающий, так и не поняв до конца – зачем ему это нужно.
Алоис - всего лишь мальчишка из ближайшей деревни с поразительными голубыми глазами.
Мальчишка, совершенно не желающий раскрывать мне свои карты.
Я ломал его стены холодной отчужденности, терпел искреннюю ярость и пробивался сквозь наигранное равнодушие, почти что касаясь того, чем является Алоис Транси на самом деле.
Он ускользал в самый последний момент.
Раздраженно махал рукой посреди пламенной речи, удостаивая меня лишь презрительного взгляда и ядовитой улыбки.
Удалялся, громко стуча каблуками своих невообразимых сапог, гордо вздернув подбородок.
Приказывал.
Не так давно он выяснил, что короткое «заткнись», сказанное в приказном тоне, действует гораздо лучше, нежели долгие безуспешные попытки парировать на мои провокации.
И все возвращалось на круги своя.
Он не давал мне разложить себя по полочкам, не позволял изучать себя, не терпел внимательных взглядов и с завидным упорством вновь отстраивал вокруг себя стальные стены.
Все, что мне положено знать о Алоисе Транси, так это то, что он явно не желает мне открываться, раз за разом судорожно перепроверяя все замки, на которые он заперт, и ревностно охраняя ключи от них.
Тем не менее, ни за каким замком, ни за надменными взглядами, ни за презрительными усмешками не было возможно скрыть его интерес.
Он любит следить за мной, наивно полагая, что его аккуратные выглядывания из-за угла незаметны, а тихие шаги прямо за моей спиной совершенно неслышны.
Он не подозревает, что книга по демонологии, неясно каким образом найденная и случайно оставленная на столе в библиотеке будет обнаружена мною и поставлена на свое место.
Он вполне уверен в том, что я – полностью слепой, ведь иначе я бы заметил все эти долгие изучающие взгляды, случайные касания и небольшие записки, спрятанные под подушкой.
Мальчишка нагло пользовался ситуацией, не давая изучать себя и безнаказанно изучая меня. В одной из его записей я обнаружил то, что он следил даже за реакцией зрачка на свет, описывая ее, как «совсем обычную».
В этот же день я убрал с нижних полок стеллажей в библиотеке книги по медицине и анатомии.
И, несмотря на все, не было никакой возможности скрыть того, что он все еще простой ребенок.
Его все еще можно подкупить сладким десертом и отправить на занятия с помощью простого шоколадного торта.
Он все еще недостаточно серьезен для похода в театр, и пока умирает Ромео, я вынужден легко трясти мальчишку за плечо, чтобы во сне тот окончательно не свалился с кресла.
Его привлекают простейшие фокусы вроде быстрого перемещения или скоростной уборки перед очередным приездом Арнольда, и он находит крайне интересной скучную работу дворецкого. А массовое убийство на втором этаже его и вовсе приводит в восторг.
И я позволяю себе его развлекать, разве что пренебрегая частыми массовыми убийствами.
***
Шум?
***
Дождь за окном не утихает.
Мне остается всего пара листов, на часах – ровно три.
Самое время для того, чтобы закончить.
Самое время для того, чтобы…
***
Шум.
***
Ладонь обжигает и я чувствую, как тонкую ткань перчатки пропитывает кровь.
Это не важно.
Там, наверху. Рядом с мальчишкой. И он зовет меня.
Мне хватает мгновения. Сквозь холлы, настежь распахнуть дверь и увидеть.
Жажда жизни в Алоисе ничуть не угасла, а потому он сопротивлялся, несмотря на мешающие слезы и сбитое дыхание.
Смерть уже не в первый раз дышит ему в затылок, и он все еще помнит ее леденящее кровь дыхание. И отказывается к этому привыкать.
В этот раз смерть пришла к нему в обличии наемного убийцы, скрывающего нижнюю часть лица за платком. Он был из тех, кто предпочитал работать тихо, а потому мальчишка изо всех сил удерживал занесенную над ним руку с ножом, отчаянно упираясь ногами, сминая простынь и хрипя, потому что голос предал его.
Сил было немного.
И прежде, чем лезвие пронзило бы белую кожу и пролилась бы кровь, прежде, чем я свернул бы шею этому недоумку, покусившемуся на мою душу, не позволив лишить Алоиса жизни, убийца поднимает глаза.
Он не может видеть меня полностью. Ночь безлунная. За распахнутым окном хлещет дождь. В спальне темно и, пусть мои руки пусты, он не может этого видеть.
А потому, боясь за собственную жизнь, он выбирает самый скучный вариант продолжения событий – грубо стаскивает мальчишку с кровати за плечи, прижимает к его горлу лезвие и смотрит на меня – застывшую тень.
Судя по всему, я должен ждать условий, пойти на компромисс, и предоставить какой-либо выкуп за тихо рыдающего заложника, едва удерживающегося на тонких дрожащих ногах. Вроде позволения безнаказанно покинуть этот особняк.
Не выйдет.
Алоис протягивает ко мне руку. Просит. Почти что умоляет. Я читаю это в его глазах, сквозь беспрерывно льющиеся слезы. Сквозь охвативший его страх. И все же…
Я жду приказа.
Я не позволю ему умереть сегодня, однако, мы не у черты. Всего лишь очередная проверка на прочность. Провокация. Называйте это, как хотите.
Тонкие пальцы хватаются за воздух, в бессмысленной попытке дотянуться. Он кричал, если бы мог. Если бы не покинувший его голос.
-Клод… - едва слышный хрип все же срывается с его сухих губ и, да, вот оно. – O hei…
Этого достаточно.
***
Человек смертен.
Memento mori или, говоря грубо, помни о том, что когда-нибудь ты станешь гнилой кучей мяса, достойной быть брошенной на корм свиньям.
Этот человек у моих ног, скорее всего, был послан Арнольдом или иным любящим родственником – я не стал тянуть время и выспрашивать. В любом случае, его заказчик будет недоволен, а мы сделаем вид, словно ничего не произошло.
Я зажигаю свечи. Тени разбегаются по углам, и света от трех свеч вполне хватает для того, чтобы увидеть, что именно произошло в комнате. Несостоявшийся убийца лежал у кровати, широко распахнув остекленевшие карие глаза и раскрыв рот – он не успел закричать, потому что я предпочел действовать быстро. Рука, в которой он две минуты назад уверенно сжимал нож, была сломана и выгнута под неестественным углом, а из разрезанного горла все еще текла кровь. Прямо на дорогой ковер.
Я запоздало думаю о том, что стоило бы действовать более аккуратно и тем самым избежать внеплановой уборки.
Тихий всхлип прерывает мои размышления о чистящих средствах, хранящихся в кладовке, с помощью которых можно было бы избавиться от постепенно увеличивающейся лужи крови на ковре, и я перевожу взгляд.
Вверх, по дрожащим ногам, не прикрытым длинной ночной рубашкой, которая сбилась и едва прикрывала хрупкую фигуру. По тонким пальцам, изо всех сил сжимающим белую ткань съехавшей с кровати простыни. К мертвенно-бледному лицу, залитому слезами и искаженному ужасом.
И я вижу то, что зовется смертельным страхом. Я вижу его в ледяной лазури и расширенных зрачках, в холодной испарине на лбу, на сухих и бледных, словно у мертвеца, губах.
Он до последнего не верил и действительно думал, что я позволю ему вырваться из моих рук, так глупо погибнув, в собственной же спальне, по желанию какого-то там человека. Это раздражает.
Я подхожу к нему, протягиваю руку, и его влажные пальцы в первый раз соскальзывают с моей ладони, дрожащие ноги вновь перебирают по полу – он пытается встать и все это выглядит настолько неуклюже, что я беру ситуацию в свои руки. Я аккуратно поднимаю его за плечи. Поправляю смятую рубашку. Поддерживаю за талию, потому что он так и норовит упасть обратно на пол. Усаживаю на кровать и только тогда он, наконец, приходит в себя.
Восстанавливает дыхание.
Смотрит на меня.
-Идиот! – тихое шипение и слабая пощечина. Он бы ударил сильнее, если бы были силы. А так, все это напоминает несмешную комедию, и я перехватываю тонкую, снова занесенную, ладонь.
-Ты не пришел вовремя! Отпусти, ты… - ему мешают слезы, снова срывается дыхание и он сдается после непродолжительной борьбы, падая мне на плечо, и его стальные стены разбиваются вдребезги, оглушая, разлетаясь осколками, дробя все на своем пути.
Он позволяет мне увидеть себя. Раскрывается всего лишь на мгновение и этого вполне достаточно.
Я обнимаю его, провожу ладонью по светлым волосам, приглаживая, позволяю себе снизойти до обыкновенного человеческого сочувствия или, по крайней мере, умело ему подражаю. Извиняюсь, слабо сжимая в ладони его ладонь. И этого вполне хватает для того, чтобы он окончательно успокоился, выдохнув мне в шею и расслабившись.
-Рука в крови, - Алоис слегка сжимает ладонь в ответ, обращая мое внимание на кровавое пятно на белоснежной перчатке, и прикрывает глаза.
Он смертельно устал за сегодня. Я впервые думаю о том, что стоит изменить график и дать ему послабление в виде пары-тройки лишних часов сна. Вполне заслуженных. И пока я думаю над тем, как именно объяснить престарелой миссис Джонсон о том, что граф не сможет найти сил для очередного урока фортепиано, теплое дыхание обдает мою шею все реже, а пальцы в моей ладони расслабляются. Алоис засыпает прямо так, у меня на плече, с мокрым лицом от невысохших слез и изредка подрагивающими плечами.
-
-
29.02.2024 в 06:08Посетите также мою страничку
hatsat.bget.ru/user/Sergio05K1293/ открыть карту таджикистана в москве
33490-+